Андре-Марсель Адамек - [Самая большая подводная лодка в мире]
Особенно привлекает внимание перископ. Выстаивают очередь, чтобы приникнуть к нему глазами, повернуть вокруг оси и вдруг увидеть крупным планом порт с его разрушенными фасадами и грязные сваи в основании эстакады. За градуированной шкалой оптического прицела иногда появляется распахнутое окно, открывающее спящую пару.
Посещение заканчивается осмотром торпедного отсека по левому борту. Сиум запускает пустые подъемники и объясняет действие механизма заряжания и стрельбы.
Иногда люди останавливаются перед дверью по правому борту и спрашивают:
— А там что находится?
— Ничего интересного, — отвечает Сиум. — Там раньше хранили спасательные жилеты.
Однажды он, сам того не ведая, нарвался на старого подводника с «Kriegsmarine».
— Да ну! Вы меня за дурака держите? Спасательные жилеты! Torpedozimmer[9], ja!
С тех пор Сиум ограничивается ответом, что дверь задраена, и больше он на этот счет ничего не знает.
* * *После ареста имущества «Медузы» пришлось искать жилье для оказавшихся на улице пансионеров. Тон переехал в двухкомнатную квартиру в полуподвале бывшего молочного магазина. Из-за того, что стены до потолка выложены плиткой, в каморке веет холодком морга. В узком окне, расположенном на уровне тротуара, мелькают ноги прохожих.
Оставленная на свободе до решения суда Гулетта целые дни проводит, скрючившись под одеялами. Она поднимается только для того, чтобы приготовить ужин. Большую часть времени ее взгляд прикован к прямоугольнику света, откуда слышатся гулкие звуки шагов.
Болтающиеся, свободные штанины проносятся вихрем, точно их гонит ветер. Другие, менее стремительные, жгутом закручиваются над драными ботинками. Ноги женщин всегда словно сомневаются, делать ли им следующий шаг, — сошедшись, они как будто замирают на миг в нерешительности.
Это увиденное снизу человечество, полускрытое и немое, одушевленное только механикой передвижения, и кажется ей настоящим. В течение многих лет она видела у людей за столиками таверны только их верхнюю половину, ряды бюстов, которые окликал и ее, чтобы заказать еду ил и питье. Взгляды, улыбки, слова вводили ее в заблуждение. А когда судебные исполнители опечатали помещение и повесили объявления о закрытии, никто из ее клиентов не пришел этому помешать.
Она думала, что ликвидация «Медузы» повлечет за собой выступления в ее поддержку, а может, и настоящий бунт в портовых кварталах. Но никто и не шевельнулся. Знакомые бюсты превратились в бегущие прочь анонимные ноги.
Там, наверху, человечество поддерживало в ней иллюзию, что без нее невозможно обойтись. Теперь, когда она опять оказалась в самом низу, она понимает, что была всего лишь подавальщицей вина и супа и что все забыли ее.
Тон приходит к ней каждый вечер после окончания экскурсий. Она ждет и в то же время боится той минуты, когда он внезапно появляется в стылом подвале, увлеченный очередной бредовой идеей. Сегодня он говорит об организации кассы взаимопомощи для больных или раненых моряков. На другой день он намечает покупку подержанной шаланды, малютки в триста пятьдесят тонн, которую он превратил бы в плавучую таверну. А когда она обращает его внимание на то, что чек все еще не пришел, что уже почти два месяца они ждут это вознаграждение, он пьет еще больше, убеждая себя, что обманул доверие Макса не напрасно.
Денежное вознаграждение предназначалось на спасение идущей ко дну «Медузы». Между тем о банкротстве было уже объявлено, а ни одного су они так еще и не получили. Тон множит число писем и телефонных звонков. Ему неизменно отвечают, что все необходимое вскоре будет сделано. Ему ни разу не удалось поговорить с родителями Ким лично. Он всегда попадает на уполномоченного или бухгалтера, который безразличным голосом кормит его лживыми обещаниями.
Иногда Тон вынимает из карманов измятые, скомканные банковские билеты. Заработанные чаевые. Ничтожные суммы, которые он изо дня вдень отдает Хлое — их не хватило бы даже на покупку резиновой лодки.
В тот вечер он вернулся раньше обычного, с двумя бутылками рома под мышкой. Он был еще не совсем пьян и потому не особенно разговорчив. Чтобы помешать ему пить прямо из бутылки, она приносит стакан.
— Я приготовила фаршированного краба, ты будешь?
Он цедит сквозь зубы, что не голоден.
— Ничего, сделаешь над собой небольшое усилие.
Он расположился перед окном, как перед экраном телевизора. Косые солнечные лучи освещают ноги прохожих. Кто-то остановился на минуту на тротуаре, вероятно, чтобы зажечь сигарету. Джинсы и кеды не позволяют определить, мужчина это или женщина.
Спустя несколько секунд остановилась другая пара ног. Ноги женщины, холеные и белые, прикрытые колоколообразной юбкой. Тон приближает лицо к стеклу. Его взгляд взбирается по ляжкам, встречает треугольник трусиков, тоже нежный и белый. Два пучка блеклых волос торчат по краям резинки, как кончики усов.
Он отодвинулся от окна, когда Гулетта принесла блюдо с крабами.
— Почему все они останавливаются перед окном? — спрашивает он.
— Они рассматривают картинку, которую нарисовали этой ночью на противоположной стене. Ты не видел?
Тон снова подошел к окну. Между ног остановившейся женщины видна теперь часть фасада. Граффити изображает черную подводную лодку в виде фаллоса, который выпускает свои торпеды в ярко-красный рот.
— Не слишком красиво, — говорит Тон.
— Да, рот плохо нарисован. Зато «Саратов» очень похож.
— Я никогда его так не видел.
— Просто ты его хорошенько не рассматривал. Впрочем, все подводные лодки на это похожи.
Тон никогда не думал о подобном сравнении. В последующие дни он стал смотреть на «Саратов» другими глазами. При наличии воображения носовая часть подводного судна напоминает негроидный половой член, вытянутый в чудовищной эрекции. Соленой воде, ласкающей его бока, запаху прилива, сладострастному полету морских птиц тоже сообщается тогда что-то чувственное и первобытное. Но сознание посетителей остается закрытым для этого видения. Стиснув зубы, с суровыми лицами они карабкаются на сходни, чтобы затем опуститься в гроб из металла, ощущая вдоль хребта смертельную дрожь.
[9]
Закончив работу, Люка как всегда припарковал грузовичок транспортного агентства под единственным каштаном площади Мартир. Затем он отправился выпить анисового ликера к Беберу, со времени закрытия «Медузы» удвоившему свою клиентуру.
Толкнув дверь, он видит у стойки Макса, который с мрачной физиономией и упрямым взглядом человека, принявшего решение с кем-то расквитаться, ждет его перед пустым стаканом. Они не виделись со времени несчастного случая, и Люка не знает, как себя вести.
— Привет, — говорит он, приближаясь. — Ты выглядишь вполне здоровым.
— Как видишь.
— Ты не представляешь, какой шок я пережил, когда сбил тебя. Я после этого несколько недель спать не мог.
— Ты даже не навестил меня в больнице.
— Да, правда, но у меня же были о тебе известия от Буффало. Надо сказать, в тот день ты пер напролом, как слепой бык. Никто не смог бы с тобой разминуться.
— Я пришел к тебе не жаловаться на жизнь, Люка. Я только хотел попросить тебя об услуге. Это насчет твоего грузовичка. Маленький переезд.
— Мебель?
— Нет, книги. Пятнадцать ящиков. Но, предупреждаю, они тяжелые. Это толстые словари.
— А ехать куда?
— Недалеко, на берег.
— Ты хочешь отвезти пятнадцать ящиков книг на камни?
— Да. Ты согласен?
— Конечно. Я ведь твой должник. Но все же это забавная идея.
Они осушают несколько стаканов, беседуя о лете. Но вскоре разговором завладевает «Саратов».
— Люди уже не те с тех пор, как он прибыл, — говорит Люка. — Можно сказать, у них теперь совсем другие заботы. Слушай, знаешь, что мне видится, когда я, прищурившись, смотрю на него издалека? Кинжал, весь черный от крови, который бросили в лужу после преступления. Наверное, я читаю слишком много детективов.
— Каждый видит его по-своему, — говорит Макс.
Колющие и режущие слова со свистом вонзаются в его память: «kandjar», «criss», «navaja»[10]… Его сотрясает на каждом слоге, как если бы он получал удары лезвием в самое сердце.
Когда они въезжают на пляж, Макс незаметно достает пластмассовую канистру, которую он спрятал за ящиками. Небольшие волны совсем рядом перекатывают гальку, она блестит в мягком вечернем свете.
— Книги, я доставлял их тоннами, — говорит Люка, выгружая ящики, — но это первый случай, когда меня просят привезти их на берег моря. Их и правда слишком много. Не знаешь, что сними делать. В каждую поездку книготорговцы кладут их мне целыми пачками, даже не пролистав.
